В школе в меня был влюблён один мальчик, его звали Вадим.
Вадим напоминал штатив для камеры - высокий, нескладный и немного поломанный. Его длинные ноги при ходьбе шли как бы отдельно от всего тела, слегка заплетаясь на ходу, и он покачивался.

Ноги получали команду про ходьбу от мозга с большим опозданием, и пока команда была в пути, ноги импровизировали.

Ещё у него между щеками красовался крупный архитектурный нос с горбинкой. Нос был похож на лайнер, причаленный у пристани.
Над носом голубели два круглых глаза.

Вадим был влюблён в меня с шестого класса. Любовь выражалась в том, что он долго и пристально смотрел на меня до уроков, во время уроков и после уроков. И ещё писал моё имя на обложках учебников.

Учебники были испещрены буквами моего имени, жирными и тонкими, маленькими и большими, прописными и строчными. С разной высотой, по вертикали, горизонтали, диагонали. Сейчас я понимаю, что у Вадима определённо был талант графического дизайнера, он мог бы работать в авторитетном издательстве. А может, сделал бы имя в веб-дизайне. Но тогда про это никто не думал.

Когда названий учебников уже не стало видно, на них одели синие клеёнчатые обложки. Но через неделю обложки тоже покрылись черными татуировками с моим именем.

Вадим мне совсем не нравился, но нравились его вздыхания, взгляды и моё имя на учебниках. Я чувствовала себя особенной и взрослой.

До Вадима на меня никто в этом смысле не обращал внимания. Я была обычной девочкой, не яркой и без выпирающих особенностей.
Наоборот, это я смотрела и вздыхала.
В детском садике мне нравился блондин Андрюша, в третьем классе брюнет Серёжа, а в четвёртом интеллектуальный Александр.

Предметы моего обожания смотрели мимо меня на всяких Марин и Оксан с круглыми попками и яркими бантами.
Но Андрюша пожирал мои конфеты, Серёжа яблоки - я пыталась подкрепить свою любовь материальной пищей. Это не помогало, зато теперь я точно знаю - любовь не купишь.

Страсть Вадима компенсировала мою недополученную любовь за все тринадцать лет жизни. Это было новое для меня чувство, но невероятно приятное.

Словно я была принцессой, которую король и королева потеряли в детстве (может, её украли и просили выкуп), а потом нашли и нарядили в красивое платье с бриллиантовой короной на голове.

Откуда-то во мне взялись всякие женские штучки. Они сидели во мне и не показывались, но сейчас почему-то решили высунуться. Я выпрямила спину, научилась таинственно улыбаться, эффектно запрокидывать голову с распущенными волосами и заливисто хохотать.

Вадим был сыном научных работников. Папа возглавлял отдел в НИИ, мама преподавала в университете. Но Вадим явно решил, что с наукой ему не по пути.

Учителя качали головой и ставили тройки, говорили, что мальчик умный в папу, но учиться не хочет и расстраивает родителей.

Вадиму на учёбу было совсем наплевать.
Когда родители расстроились окончательно, мама Вадима пришла в школу к классному руководителю. А потом в школу почему-то вызвали мою маму. И они все снова заперлись в кабинете .

Дома выяснилось, что мама Вадима громко, с напряжением, словно она была на суде, рассказывала классной, что ее сын влюблен в девочку Василису. Его великая любовь безответна и он очень страдает. Это безобразие.

Ночью Вадим пишет стихи, которые потом уничтожает. Он перестал есть, спать и смотреть футбол. Это безобразие.

Он совсем не учится, испортил все учебники. Обложки все изрисованы именем Василиса, а теперь Василиса пробралась вглубь учебников и пожирает задания и параграфы. Их тоже стало не видно, учиться невозможно. Это безобразие.

На вопросы Вадим не отвечает и вообще перестал разговаривать. Мотает головой, как человек без языка. Это безобразие.

Мама Вадима просила принять меры. Какие именно, никто не знал.

Мама сказала:
- Он тебе совсем не нравится?

Я фыркнула.
-Ну, может, просто поговоришь с ним?

- О чем, мам?

- Не знаю. Предложи помочь по учебе.

Я снова фыркнула.
- Погуляй с ним в конце концов.

Мама, наверняка, прониклась сочувствием к вадимовой маме, она очень добрая. И пообещала что-то придумать, еще не зная, что.

Вместо нее думала я. Я думала, что будет потом. Допустим, он проводит меня до дома. Потом мы сходим в кино. Вадим воодушевится, станет получать четверки и надеяться на продолжение.

А потом? Я не планировала развитие сюжета. Мне нравилось так как есть. Чтобы смотрел украдкой и тяжело вздыхал, чтобы портил учебники, а заодно все парты и стены.

Я была мучителем, фашистом. Отравилась сладкой прелестью садизма, она волновала кровь. Я извращалась за все свои любовные злоключения. А Вадим стал мучеником, отдувающимся за грехи мерзавцев Андрюши из детского садика, Сережи из третьего класса и Саши-ботаника из четвертого, которых он вовек не видал.

Но любопытство - генератор сюжетов. Режиссер короткометражки всегда потом захочет попробовать сериал.

Я прокручивала в голове различные варианты продолжения наших отношений. Вадим на коленях, Вадим с розами, Вадим рыдающий и протягивающий ко мне руки. Я надменно удаляюсь, но обернувшись, дарю луч надежды, посылаю воздушный поцелуй.

На уроке я написала и передала ему записку, предложила сходить в кино. Мне стоило бы это неимоверных усилий, если бы Вадим мне нравился хоть немножко. А может, тогда я бы вообще не решилась. Но я снизошла. Это совсем другое дело.
Я видела, как Вадим прочитал записку, его лицо вспыхнуло. Кончики ушей стали малиновыми. Он быстро спрятал комок бумаги в нагрудный карман и, повернувшись ко мне, еле заметно кивнул.

Я одела лимонно-желтое платье, мое любимое. Мама одобрила. Волосы распустила, чтобы эффектно стряхивать.
У кинотеатра толпился народ, показывали фильм "Игра в четыре руки". С афиши улыбался Бельмондо.

Я неожиданно пришла первая, Вадима не было. Я ждала и сочиняла, как он меня увидит, а я такая.. Как он мне скажет, а я такая.. Как он возьмет меня за руку, а я..

Он будет вздыхать и стесняться. А я показывать превосходство и болтать. Когда выключат свет, он будет гладить мою руку. Если полезет целоваться, я его ударю. Точно ударю. По лицу. Нет, он не полезет, он не сможет.
Я даже раскраснелась от фантазий, у меня лицо горело.

А он не пришел. И победил в нашей незримой схватке.
И с тех пор мало что изменилось. Я ничего не понимаю ни в любви, ни в мужчинах.